Осада (СИ) - Страница 68

– Никогда не замечал за тобой особой веры в бога, если честно.

– Я и сам за собой не замечал. Просто обидно, наверное. Да и… когда не во что верить, человек верит в первое попавшееся. В нашем случае, в златого тельца, в общество потребления, в… вот странно, действительно, становлюсь протестантом каким-то. Знаешь, у меня отец верил в бога, не так, чтобы очень, но в церковь обязательно ходил. Потом, когда занялся бизнесом, и получил первые миллионы, ну да в те времена все были миллионерами, инфляция, он начал жертвовать храму. Храм, правда, не построили, но он был так горд этим, так доволен, что дает богу, а тот, взамен, обеспечивает его материально. Кажется, он едва ли не вслух говорил о такого рода сделке. Мне это всегда казалось дикостью, мы спорили, ссорились, и, в конце концов, вовсе перестали слушать и понимать друг друга. Тем более, я был в Москве, он остался в Самаре, так что достучаться шансов становилось все меньше. Я сегодня ему звонил, – неожиданно добавил Борис. – Бесполезно. Он не стал со мной разговаривать. А я просто хотел предупредить насчет восставших.

– Я так и понял. И все же, мне всегда было интересно, во что же ты веруешь? – но Борис только покачал головой – разговор шел по видеосвязи.

– Я и сам не могу сказать. Просто по Есенину: «Стыдно мне, что я в бога верил, горько мне, что не верю теперь». Если и верю, то в абстрактную мировую справедливость, до которой человек вряд ли когда дорастет.

– Я раньше верил в бога. Что ты, лет в четырнадцать или пятнадцать, еще при Союзе, очень хотел стать священником. Пока не понял, что это на самом деле. Пока они не полезли из всех щелей и не начали свой крестовый поход. Сейчас все только и кричат, что православие спасет Россию, что только ему она обязана своим поднятием с колен…. В первую голову, патриарху, конечно, кенару нашему певчему.

– Да, его «десятиминутки ненависти» каждое воскресенье очень возбуждают народ. Рейтинг, я слышал, не падает уж лет десять.

– Мне кажется, дело не в православии вообще. Народу все равно, православный он или буддист. Он в царя больше верует. В правильного и праведного начальника, который все сделает и разрешит за него, – Оперман вздохнул. – На самом деле, я точно такой же. Раз живу здесь и все жалею, что Советский Союз прекратил свое существование.

– Наверное, и я такой же. Раз жалею, что Третий Рейх, о котором знаю только то, что сам себе придумал, рассыпался, превратился в труху. А ведь это была мощнейшая держава, которая обеспечивала безработных делом, строила дороги, по которым немцам до сих пор стыдно кататься, столь они хороши, производила технику, которой пользуются и поныне. И за милую душу захватывала земли, поначалу вовсе без войн, крови и насилия. Недаром Гитлер оказался человеком года по версии журнала «Тайм».

– Как и Сталин.

– Да. Каждый строил великую империю. А народ с замиранием сердца смотрел на это строительство и верил, что будет жить долго и счастливо.

– Пока интересы не сошлись на Польше, которую пришлось поделить. А дальше была война.

– Да, война, – кажется, Борис хотел еще что-то добавить, Леониду показалось, что он произнес слово «Треблинка», но, может, это всего лишь его разыгравшаяся фантазия и приглушенные тона комнаты, маскировавшие произнесенные вполголоса фразы. Лисицын повернул камеру ближе к окну и сидел боком за столом, так, что свастики не было видно.

Они помолчали. Война, необъявленная, непризнанная, началась двумя днями ранее и продолжалась поныне, но об этой войне власти старались не говорить вслух, старались стереть всякую информацию, удалить все слухи и домыслы – будто одним этим они способны одержать победу. Борис расспросил Леонида о вчерашнем происшествии, поинтересовался, пойдет ли он сегодня в ночное дежурство. Придется, ответил тот, деньги надо зарабатывать, а на случай я возьму такси.

Но такси не ловилось, а тот частник, что решился остановиться подле Опермана, убедившись, что разговаривает с живым человеком, а не с выбравшимся с кладбища, заломил такую цену, что Леониду волей-неволей пришлось идти на трамвайную остановку. Работа располагалась недалеко, возле «Серпуховской», на улице Щипок – склады одной крупной компании, занимавшейся торговлей электроники и бытовой техники и обслуживающей несколько десятков магазинов по всему городу. Вечером надо было получить товар, задекларированный как одно, а ранним утром, повысив разряд его ценности, разложить по прибывающим грузовикам. И уже тогда свершалось главное превращение – скрепки, карандаши, бумага превращались на складе в телевизоры, магнитофоны, компьютеры и отправлялись в магазины радовать ассортиментом и новизной покупателей, охотно сметавших их с прилавков. Особенно сейчас, в период распродаж.

Вечерело, он вышел заранее, без четверти восемь, а народу на улице осталось уж совсем немного. Да и тот был пуганым вчерашним днем. Лишь немногие бодрились, прочие старались держаться поодиночке, провожая всякого встречного, поперечного долгим взглядом. Когда неясно, кто может оказаться врагом, всякий человек оказывается под подозрением. Страх завис над городом. Как тогда в сентябре девяносто девятого, когда в столице каждую третью ночь взрывали одну из многоэтажек. Время с двенадцати ночи до пяти утра было особенно трудным, но коли пережил его, значит, еще жив. Можно не опасаться взрыва – вплоть до следующей ночи. А тогда, забравшись под одеяло, в полудреме, нервно подергиваясь от всякого шума или шороха, спохватываясь, когда полуночник выбросит помои в мусоропровод, ждать и ждать спасительного рассвета. Воистину спасительного, ибо только он – какая тут милиция, внутренние войска, армия, прочесывавшие город в поисках неуловимых террористов, – только рассвет освобождал от мучительного, невыносимого ожидания безвестности. А когда взрывался новый дом, люди, выжившие, пережившие ночь, даже вздыхали облегченно – пронесло. В этот раз не их. Значит можно надеяться, что следующей ночью ничего не будет. Обычно ведь взрывают только через две на третью. Страшно не ждать, но так хочется надеяться, что у них кончится запасенный гексаген, и они уйдут из Москвы. Или просто уйдут – в России много городов, и всех их надо пугать тоже.