Батюшка дернулся от пришедших воспоминаний, но переживать сейчас времени не было – толпа из наоса устремилась к алтарю. Всякие законы мирские преодолены оказались и порушены во имя собственного спасения, все условности отброшены, толпа, боясь уйти через заблокированные зомби двери храма, метнулась в алтарные помещения, ища иной выход, сквернословя и топча друг друга. Вот только выход из церкви проектировался один, и то, что многим показалось сокрытой от глаз возможностью спасения, на деле вышло гибельным тупиком. Мертвецы последовали за обезумевшими людьми, ринувшимися через царские ворота, кто в ризницу, кто в жертвенник, кто-то попытался найти убежище за святым престолом, в кивории. Иные искали выходы через узкие стрельчатые окна – храм был выстроен в византийском стиле. Вот только дотянуться до них, даже с алтарного возвышения, даже ступив на преграду, составляло большой труд, а неуправляемая, утратившая всякий разум толпа, шарахаясь по запретной территории, препятствовала самой себе уйти от неизбежного.
Отца Дмитрия стерли с пути, смяли и отбросили в сторону, он сильно ударился об иконостас, зашатавшийся от удара и топота множества ног. Ему подумалось, не стоило так бояться троих, стоявших на страже у дверей, если рвануться всем миром, наверное, можно выбраться на свободу. Только как странно мыслить о возможности выйти из церкви, как обрести свободу.
С этой мыслью, батюшка поспешил в алтарь. В ризнице к узкому окошку примыкал шкаф с священническими одеяниями, его сдвинули поближе крепкие мужские руки, подставили стул, а другим стулом пытались высадить витраж в металлической оправе. Мягкий металл поддался, окно отворилось. В него едва удавалось протиснуться, но это был выход. Тем более, что мертвые были рядом, все время, пока двигали шкаф, выбивали витраж, и карабкались, они находились поблизости, они наступали на пятки бежавшим, они кусали и царапали всех, кто оказывался в пределах досягаемости. Их били стульями, тяжелыми образами, кто-то в отчаянии пытался размозжить голову своему противнику семисвечником, не найдя выхода за престолом. И он сумел сделать это, череп с хрустом треснул, мертвый рухнул замертво сызнова, а бивший, изрядно уже покусанный, восторжествовал, узрев недолгую свою победу.
Отец Дмитрий попытался остановить, как мог, своих прихожан. Он убеждал, он возопиял, наконец, он кричал на них. Но ответа не добился, на батюшку не обращали внимания ни живые, ни мертвые. Тогда он выскочил на амвон – и там люди все кружили в неистовом хороводе.
Только сейчас он вспомнил о пистолете, по-прежнему сжимаемом в руке. Только сейчас смог направить в сторону стоявших недвижно фигур у притвора – ни одна из них не шелохнулась, будто не верила в самую возможность выстрела. Отец Дмитрий стрелял и раньше, в школе, из пневматической и мелкокалиберной винтовки и на сборах – из автомата и пистолета. С тех пор он все забыл. Как казалось ему.
Но только, когда рука поднялась, выведя мушку на уровень глаз, а подушечка указательного пальца мягко легла на спусковой крючок, бережно нажала, батюшка вспомнил все. И выстрелил.
Отдача рванула пистолет вверх, пуля прошла над головой мертвого. Он медленно пошевелился. И отделившись от стены, пошел к отцу Дмитрию. Батюшка выстрелил вторично, снова мимо. Волнуясь, торопясь, он прицелился в третий раз, шепча молитвы, призывая Всевышнего ниспослать ему твердость и спокойствие, и ничего больше, патронов ему хватит. И, едва пробормотал «аминь» и нажал на крючок третий раз, на улице заработал пулемет.
Пули зло впились в двери храма, в кирпичи кладки. Завизжали, отскакивая от четырехсотлетних стен. Толпа рванулась прочь от притвора, пулемет молотил все отчаянней, неотвратимей. Все больше пуль влетало через распоротые двери в предел храма, вот уже и один из стоявших у входа дернулся дважды и, странно кивнув головой, рухнул на пол.
Остатки толпы бросились из наоса в алтарь, танец окончился. Пуля, выпущенная из Макарова, нашла свою цель, мертвец пошатнулся, сделал неловкий шаг вперед и медленно осел. А через мгновение батюшка оказался и вовсе один – последнего мертвеца разрубила надвое очередь грохотавшего подле церкви пулемета. В тот же миг и замолчавшего.
Отец Дмитрий, не понимая, что делает, выскочил в притвор, и отчаянно голося, выскочил на ступени.
Перед ним стоял милицейский уазик, на заднем сиденьи которого был установлен пулемет Калашникова; удобно устроившись за ним, в открытую дверь стрелял еще несколько секунд назад один из милиционеров. Рядом с ним, за капотом уазика с автоматами в руках стояли еще двое сотрудников. А подле батюшки, на крыльце, лежало семь трупов. Давно уже мертвых, как понял отец Дмитрий, едва взглянул себе под ноги.
– Вы целы? – не перестав целиться, спросил его пулеметчик. Отец Дмитрий кивнул. – Уверены? Подойдите, вас осмотрят.
Он покорно подошел. Беглый взгляд, старший лейтенант, забросив автомат за спину, осмотрел его руки, шею, затылок и отпустил.
– Сколько там народу?
– Около сотни, может больше. И шестеро мертвецов… было. Осталось три. Боюсь, много покусанных.
Старший лейтенант кивнул, дернув щекой.
– Скверно. Я как чуял. Скажите им, чтоб выходили по одному. Нас на осмотр всех не хватит, Бужор, вызывайте подмогу. А пока пусть выходят, руки за голову и строятся у стены. Будем ждать.
– Чего? – не понял отец Дмитрий.
– Сами знаете, чего, – ответствовал лейтенант и крикнул в мегафон: – Господа прихожане, немедленно покиньте храм. Стрельба закончена.